К 95-летию А.Т.Черкасова

В созвездии ярких имен российских писателей, творивших в середине ХХ века, имя писателя-сибиряка Алексея Черкасова стоит некоторым особняком, есть в нем некая тайна. В начале 60-х годов, в так называемую эпоху «оттепели», вспыхнул яркой кометой его талант, поразил воображение сотен тысяч читателей роман-сказание о людях тайги «Хмель». Спустя  шесть лет  Черкасов покинул Сибирь, переехав в благословенный Крым в надежде на оздоровление, и через три года его не стало…

В письмах из Крыма ко мне, тогда студентке Красноярского педагогического института, отец не скрывал своей тоски по Сибири: «А у нас-то как на Шумаке: дождь, дождь; хлюпает, хлюпает улица Самокиша, урчит, сопит, фыркает, рявкает автомобилями, а в квартире у нас – квас: мама все еще шьет тебе платье, а я обдумываю конец, вернее, «хвост» «Коню рыжему» (как бы он не стал седым от моих долгих думаний), и вообще, мне лично  не хватает Сибири – ее особенных людей, ее особенных, мужественных, не хныкающих  характеров!..» С грустью признается он: «Еще ничего нового писать не загадываю».

В прежнем, до переезда в Крым, режиме работы Черкасову всегда было свойственно усилием творческой воли подчинять свою мысль какому-то единому руслу, в то время как в воображении  зарождались все новые и новые замыслы. В одной из бесед отец рассказывал мне, как, работая над повестью «Ласточка», он параллельно записал один из удивительных эпизодов про девушку Сат-Чингу. « Я ее так явственно увидел, как будто она мне приснилась, и сон этот был с кошмарами,- тяжелый сон…Печатное слово – это не мое слово, общественное… И писатель не волен распоряжаться словом печатным, он и сам потом покупает в магазине собственную книгу. Вот почему так не легко   расставаться с рукописью. Рукопись – это личная собственность…»

Бодрый, деятельный по характеру, отец никогда открыто не скорбел о годах, проведенных в  сталинских застенках, хотя именно там он оставил большую часть своего здоровья и утратил первые, полученные на доработку из Гослитиздата рукописи романов «Мир, как он есть» и
«Ледяной покров».

Здесь же, в Крыму «ничего нового писать не загадываю»… И снова тоскует, погружаясь в воспоминания о наших незабываемых путешествиях по Тункинским  Альпам: «У меня такое ощущение, что мы, всей нашей веселой компанией, сидим сейчас в восьмиугольной бревенчатой юрте с протекающей крышей, и в той юрте горит костер, а на улице, вернее, вокруг нашего прибежища, льет дождь, дождь и там холодно, холодно, сыро и туманно, а кругом громады каменных гор-великанов, деревья, спящие сном великих праведников, мокрые зверюшки-кабарожки, а мы сидим в том прибежище, говорим о чем-то весьма отдаленном от Шумака, и у всех у нас ощущение, что мы-де жители иной планеты, иного мира, а где-то есть планета Земля, откуда мы явились на неведомую, только бурятами обжитую Землю!..».

Нежность и заботливость отца по отношению к семье всегда была безгранична. Не знаю, было ли это качество врожденным, присущим ему с ранних лет, или приобретено после многих жизненных мялок («Много мяли, от того и мягок…»,- как говорил о себе горьковский Лука), но мне почему-то казалось естественным утаить от строгой мамы какую-то неудачу или промах в учебе, а от отца («батяньки»,- как я стала называть его в отрочестве) утаивать ничего не хотелось, так как по закону любви, которая «не ищет своего», я чувствовала, что получу всегда только утешение и совет, вразумление и поддержку. По врожденной замкнутости мне трудно давались контакты с малознакомыми людьми. Я стеснялась, пряталась за чьи-то спины, но при этом слыла зазнайкой  и очень грустила от этого. Первый и главный закон успеха в человеческом общежитии преподал мне отец. « Понимаешь,- как-то раздумчиво сказал он мне на вечерней прогулке,- в мире очень мало доброты… Особенно мало ее среди людей. И потому-то все встречают ее, как дорогую гостью. Неси людям радость, даже если тебе кажется, что у тебя самой ее не очень-то много в жизни. Тут действует какой-то «обратный» закон: только отдавая, ты приумножаешь. Ну, понятно, врать нельзя! Душа любого человека всегда чувствует, с чем на самом деле ты к нему пришла. «На языке мед, а в сердце- лед», - это еще хуже, чем просто равнодушие. Следи за собой, за тем, что на сердце,- зорко следи, и гони уныние в шею! Думаешь, мне по утрам всегда радостно подниматься с постели? Нет! Уж я-то знаю, что кроме таланта писатель должен иметь еще железобетонный зад!.. И я встаю, делаю зарядку, обливаюсь холодной водой, варю нам с мамой кофе и так потихоньку снова чувствую какую-то радость…».

В письмах мне, семнадцатилетней студентке, отец пишет: « Мы гуляли с мамой по городу, и я, как всегда, думал: как и что у тебя вдалеке от нас?.. Самому мне, увы, не удалось пережить тоски по родителям; помню, как в свои 17 лет я  бился как щепа на волне, только бы не сдохнуть от голода, совершенно никому не нужный -  ни папе, ни маме, ни дядям, ни тетям, ни черту, ни Богу (а, может, именно только Ему и нужен был в те страшные свои годы – юности без юности) ; дальше Сибири я дороги не знал и не ведал, что существуют края и области с морями, солнцем и без жесточайших сибирских морозов; может, потому Сибирь мне дала многое – силу выносливости, любви к людям Сибири и все то, чем я стал в седом своем возрасте… Из меня Сибирь никуда не уйдет; она  вошла в меня – вернее, пронизала меня всего с головы до пят и все, что было, есть и будет  - дыхание Сибири».

Перед громадой дарования отца, перед высотой его духовности и таланта я всегда чувствовала себя, как мышь перед горой. Смерть его подкосила нас всех. Я много лет не могла без боли и слез видеть его почерк. Даже перечитывать книги было больно. Говорят, когда воспоминание о каком-то событии перестает приносить боль, оно становится историей… В этой земной жизни Черкасова нет с нами уже 37 лет. За этот отрезок времени трилогия  Сказаний о людях тайги, завершенная в соавторстве Черкасова и Москвитиной доказала свою жизнеспособность и находит новых читателей среди тех, кого  не было еще на свете, когда она создавалась. «Хмель» - роман вне жестких временных рамок. Именно эта высокая планка не угодничания перед сиюминутным и преходящим, эта пружина рыцарства духа и сделала трилогию классикой. Но, конечно, первой и главной составляющей успеха любого литературного произведения является его востребованность, интерес к нему  сегодняшнего читателя. Именно таким интересом, а, может быть , даже горячей любовью одаривает читатель трилогию «Хмель», «Конь рыжий», «Черный тополь» уже почти полстолетия… А на сцене Минусинского драматического театра, в городе, где зарождалось м крепло творческое содружество моих родителей, идет спектакль-шедевр «Черный тополь» в постановке заслуженного деятеля искусств Алексея Песегова. В прошлом году, на  «Золотой маске» в Москве я была потрясена снова и снова не только самим спектаклем, но и приемом его московской избалованной публикой. Эта завороженная тишина зрительного зала, эта мастерская и откровенная до боли сердечной игра актеров, это горькое переплетение и ломка судеб, - все это было не когда-то, давно-давно, а все это есть здесь и сейчас, и будет, и будет всегда…И в современности тоже один из вечных законов классики.

Низкий поклон мой родному городу, Енисею и всем сибирякам и каждому родному сердцу, которое помнит, любит и чтит память о моем отце, писателе Алексее Черкасове.
Здесь, в Крыму уже 4 года есть «кусочек » Сибири – это  наше «Землячество Сибиряков в Крыму». В библиотеке русской литературы им. В.В.Жуковского, где я работаю, мы собираемся на творческих встречах и литературных объединениях, никогда не забывая корифеев Сибири – писателей В.П.Астафьева, Валентина Распутина, Александра Вампилова, и многих других,- уже ставших классиками и только начинающих. 2-го июня мы будем говорить об Алексее Черкасове. Присоединяйтесь! Наши мысли обязательно встретятся!